– Ни одна женщина не растопит его сердце, – Аэнэ шмыгнула носом. – И не подчинит. Он – ледышка! Раз уж мне не удаётся…

– Послушай меня, Аэнэ, – Фарле заговорила строго и отрывисто. Её слова рассыпались по паркету, как сухие горошины. – Ты больше не должна к нему ходить. Нет ничего хуже, чем навязывать своё внимание мужчине. Наши уступки делают их спесивыми и капризными.

Я едва тащила тело за подкашивающимися ногами. Мысли свились змеиным клубком. Неужели Линсен касался Аэнэ так же, как меня? А если он позволял себе большее?

– Если бы он был равнодушен ко мне, – заметила Аэнэ, словно услышав мои мысли, – не разделил бы со мной постель. Ни тогда, ни сегодня ночью.

В груди разорвался огненный шар. Выплюнул столб дыма и излился жидким пламенем меж рёбер. Разбросал по коже горячие капли лавы и выжег краски перед глазами. Захотелось завыть волком, выплёвывая горький пепел рухнувших иллюзий. Так, чтобы горло засаднило от боли. А когда ярость выйдет, опустошив тело и разум – уйти в тёмный угол и тихо заплакать. Прикрыла рот ладонью, глотая беззвучный крик. Как же ты права, Сиил. Я ревную. Я слепну и задыхаюсь от ревности! Почтенные Покровители, имею ли я на это право?!

– Опомнись, – буркнула Фарле. И мне показалось, что слова горничная адресовала не Аэнэ. – Он называет тебя Хатцен. Единение – ритуал для души, а не для тела. Пойми уже это.

Не желая слушать их больше, я хлопнула дверью. Звук получился таким громким, что из дверной щели посыпались щепки, а у меня заложило уши. Раскаяние вырвалось из горла громким вздохом. Глупая, вот глупая! Дала Аэнэ знак, что она победила.

Я поджала губы. Почтенные Покровители, что я несу?! Пусть побеждает в придуманных ею схватках сколько душе угодно. Я всё ещё замужняя дама, и мне нет дела до руки и сердца потерянного Линсена Морино.

Площадь, купающаяся в тепле третьего сезона, встретила запахом разогретой пыли и скошенного разнотравья. Солнце, кренясь к западу, растягивало тени по мостовым. Ветер подхватил мою юбку и поволок за собой вместе с первыми сухими листьями. Поток прохожих принял меня, утопив в обилии ярких пятен.

Я вслушивалась в гомон голосов и птичье щебетание, надеясь, что они заглушат дурные мысли. Но тяжёлые думы всё равно распирали голову, наслаиваясь друг на друга. Уместна ли стратегия выжидания, когда я не могу и предположить, чего добивается от меня Линсен? Не бегу ли я на приманку, как мышь на кусочек сыра? Не переломит ли мне хребет мышеловка Линсена Морино?

Решение настигло спонтанно и неожиданно. Если Линсен темнит, значит, боится чего-то. Должно быть, и приманивает меня к себе, опасаясь, что я узнала недозволенное. Только где он, корень его страха? В ранах, что заживают по щелчку пальцев? Или под рубашкой, которую он не снимает даже когда единится с женщинами?

– Посторонись! – проорал кто-то над самым ухом.

Острый локоть бесцеремонно отпихнул меня к обочине. Камушки обиженно зашептались под туфлями, и я едва не влетела в дерево у края мостовой.

– Сейчас как пихну в ответ! – сорвалось с губ и улетело в толпу.

Я обиженно поправила воротник пиджака. И тут круг замкнулся: вот то, что я могу и хочу сделать! Ответить Линсену тем же. Как и незадачливому прохожему, расставляющему свои локти там, где не следует.

Я больше не буду жертвой. Сегодня я сама стану охотником и перейду в наступление.

Если бы я не знала, что у Анацеа Бессамори есть взрослые дети, я подумала бы, что мы с ней одного возраста. Даже в заурядном домашнем одеянии прародительница клана больше походила на Покровительницу, нежели на рядового члена Совета. Лишь при ближайшем рассмотрении становилась заметна сеточка первых морщин в уголках её глаз, две вертикальные линии между бровями и тяжёлая умудрённость взора.

Дом Бессамори, что снаружи казался мрачным, как древний склеп, пах сыростью и звенел от наполняющей его суеты. Помощницы по хозяйству, облачённые в серые робы, и дочери Анацеа перетаскивали соленья, продукты и вино из кухни в гостиную. На подоконниках, под завесой тюлевых штор, выстроились ряды разноцветных банок, бочек, кастрюль и бутылок.

– Прошу прощения за накладку, – сухо произнесла Анацеа, глядя мне в глаза. – Наш погреб подмокал ещё после дождей. А вчера у соседей что-то случилось с водопроводом, и его затопило окончательно. Теперь спасаем продукты. Тяжело, когда в доме нет мужчин.

Анацеа стянула высокие сапоги, заляпанные грязью до лодыжек. Похоже, она принимала в операции спасения самое непосредственное участие.

– Извините, – никогда ещё я не чувствовала себя так неловко. – Я приду в другой раз, если потревожила вас в неподходящее время.

– Даже и не думайте, – Анацеа на ходу набрасывала накидку. – Зейдана рассказала, что вы оказались в беде из-за вашего мужа. Я всегда помогаю, если могу. А это как раз тот случай, когда я компетентна решить вопрос быстро и качественно.

Звон разбитого стекла, прорвавшийся сквозь суетливый гомон, прервал речь Анацеа. Мы одновременно повернули головы на звук. У лестницы, виновато улыбаясь, расправляла чёрную юбку хорошенькая девушка. У её ног переливалось радужным сиянием озеро из непонятной жидкости и битого стекла.

– Кантана! – голос Анацеа стал твёрдым и суровым. – Ты такая неуклюжая!

– Я же не специально! – выкрикнула девушка, накручивая на палец смоляные локоны. Даже в такой ситуации она не упускала возможности покрасоваться. – Просто у меня руки мокрые!

– Для мокрых рук есть полотенце, – отметила Анацеа. – Немедленно убери всё за собой! И следи за тоном, когда разговариваешь со старшими.

Кантана обиженно пробурчала что-то себе под нос и, подобрав юбку, взлетела на второй этаж. В чёрном платье непосвящённой она походила на растрёпанного воронёнка, вывалившегося из гнезда. Вдалеке хлопнула дверь, и на мгновение всё затихло.

– Моя младшая, – пояснила Анацеа. – Самая непростая из четверых. Всё о любви мечтает. И как объяснить ей, что Покровители лишили её этого блага?

– Моя сестра тоже была непосвящённой, – отметила я.

– И тоже бунтовала? – спросила Анацеа с живым интересом.

– Нет, – я мысленно поблагодарила Покровителей за то, что Анацеа не стала задавать неудобных вопросов. – Она называла семью тюрьмой, мужчин – дармоедами, а детей – возмутителями спокойствия.

Я сразу поняла, что ляпнула лишнего. Взгляд прародительницы клана Бессамори полоснул по коже, как нож. Неловкость защекотала грудь, и я виновато улыбнулась, пытаясь сгладить конфликт. Я поняла важную вещь: хоть Анацеа и приняла меня радушно, она – самый настоящий ментор.

– Пойдёмте в сад, – Анацеа всунула ноги в чистые ботинки и распахнула дверь чёрного хода.

Тёплый, колючий от пыли ветер ворвался в дом. Протоптанная дорожка, стелясь от самого крыльца, убегала в яблоневый сад. Сутулые деревья, разукрашенные пёстрой плесенью, выставляли в небо кривые пальцы веток. Луговая трава позади дома росла островками: проплешины чернозёма смотрели вверх, как большие родинки. Здесь не было ни клумб, ни вазонов, как у парадного входа: лишь дикие цветы красовались россыпью пятнышек.